Неточные совпадения
Он удивлялся ее
знанию, памяти и сначала, сомневаясь, желал подтверждения; и она находила в
книгах то, о чем он спрашивал, и показывала ему.
Посмотрев, как хлопотливо порхают в придорожном кустарнике овсянки, он в сотый раз подумал: с детства, дома и в школе, потом — в университете его начиняли массой ненужных, обременительных
знаний, идей, потом он прочитал множество
книг и вот не может найти себя в паутине насильно воспринятого чужого…
Науки не очень интересовали Клима, он хотел знать людей и находил, что роман дает ему больше
знания о них, чем научная
книга и лекция. Он даже сказал Марине, что о человеке искусство знает больше, чем наука.
В область мысли,
знания она вступила так же недоверчивым и осторожным шагом, как была осторожна и скупа в симпатиях. Читала она
книги в библиотеке старого дома, сначала от скуки, без выбора и системы, доставая с полки что попадется, потом из любопытства, наконец некоторые с увлечением.
Сам г-н Бетлинк в
книге своей не берет на себя основательного
знания этого языка и ссылается на другие авторитеты.
Саша ее репетитор по занятиям медициною, но еще больше нужна его помощь по приготовлению из тех предметов гимназического курса для экзамена, заниматься которыми ей одной было бы уж слишком скучно; особенно ужасная вещь — это математика: едва ли не еще скучнее латинский язык; но нельзя, надобно поскучать над ними, впрочем, не очень же много: для экзамена, заменяющего гимназический аттестат, в медицинской академии требуется очень, очень немного: например, я не поручусь, что Вера Павловна когда-нибудь достигнет такого совершенства в латинском языке, чтобы перевести хотя две строки из Корнелия Непота, но она уже умеет разбирать латинские фразы, попадающиеся в медицинских
книгах, потому что это
знание, надобное ей, да и очень не мудреное.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим
знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для детских
книг.
Его
книга «Предмет
знания» — очень ценный вклад в русскую философию.
Да простит мне читатель интуитивно-афористическую форму изложения, преобладающую в этой
книге. Но форма эта не случайно явилась и не выдумана, форма эта внутренне неизбежна, она вытекает из основного устремления духа и не может быть иной. Для меня вера есть
знание, самое высшее и самое истинное
знание, и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою веру, т. е. подчинял ее низшему и менее достоверному
знанию.
Книга его характеризуется переходом от философии формальной к философии материальной, от индивидуалистического понимания процесса
знания к пониманию соборному.
Когда Des Esseintes уходит от мира действительного в мир любимых изысканных
книг, подобранных с такой любовью и
знанием, Гюисманс дает целое исследование о латинском декадансе.
Я, по счастию моему, знаком стал в доме одного из губернских членов, в Новегороде, имел случай приобрести в оном малое
знание во французском и немецком языках и пользовался
книгами хозяина того дома.
Книга, очевидно, серьезная, и специалисты уверяют, что с чрезвычайным
знанием дела написана.
Во мне жило двое: один, узнав слишком много мерзости и грязи, несколько оробел от этого и, подавленный
знанием буднично страшного, начинал относиться к жизни, к людям недоверчиво, подозрительно, с бессильною жалостью ко всем, а также к себе самому. Этот человек мечтал о тихой, одинокой жизни с
книгами, без людей, о монастыре, лесной сторожке, железнодорожной будке, о Персии и должности ночного сторожа где-нибудь на окраине города. Поменьше людей, подальше от них…
В лавке становилось все труднее, я прочитал все церковные
книги, меня уже не увлекали более споры и беседы начетчиков, — говорили они всё об одном и том же. Только Петр Васильев по-прежнему привлекал меня своим
знанием темной человеческой жизни, своим умением говорить интересно и пылко. Иногда мне думалось, что вот таков же ходил по земле пророк Елисей, одинокий и мстительный.
Они удивляли меня своим
знанием книг, достоинств письма на иконах, а однажды седенький старичок, которого я загонял в лавку, кротко сказал мне...
«В продолжение 20 лет все силы
знания истощаются на изобретение орудий истребления, и скоро несколько пушечных выстрелов будет достаточно для того, чтобы уничтожить целое войско. [
Книга эта издана год тому назад; за этот год выдумали еще десятки новых орудий истребления — новый, бездымный порох.] Вооружаются не как прежде несколько тысяч бедняков, кровь которых покупали за деньги, но теперь вооружены поголовно целые народы, собирающиеся резать горло друг другу.
Издавал
книги и журналы по различным отраслям
знаний.
Я записался в две библиотеки, натащил самых мудреных
книг и углубился в бездну
знания.
— Полное название
книги: «Совершенный егерь, или
Знание о всех принадлежностях к ружейной и прочей полевой охоте», в трех частях, перев. с нем.
— С большим
знанием выбор делаете, приятно видеть правильную оценку
книги…
Видаясь с ним и прочитывая
книги, какие он давал мне, я стал мало-помалу чувствовать потребность в
знаниях, которые одухотворяли бы мой невеселый труд.
Итак, трудись теперь, профессор мой почтенный,
Копти над
книгами, и день и ночь согбенный!
Пролей на
знания людские новый свет,
Пиши творения высокие, поэт, —
И жди, чтоб мелочей какой-нибудь издатель,
Любимцев публики бессовестный ласкатель.
Который разуметь язык недавно стал,
Пером завистливым тебя везде марал…
Конечно, для него довольно и презренья!..
Холодность публики — вот камень преткновенья,
Вот бич учености, талантов и трудов!
и проч.
Особенная Комиссия, из знающих людей составленная, должна была устроить их, предписать способы учения, издавать полезнейшие для них
книги, содержащие в себе главные, нужнейшие человеку сведения, которые возбуждают охоту к дальнейшим успехам, служат ему ступению к высшим
знаниям и сами собою уже достаточны для гражданской жизни народа, выходящего из мрака невежества.
Я окружу себя вашими
книгами, я возьму от вас всю мощь вашего
знания, которой вы гордитесь, и найду одну вещь, в которой давно назрела необходимость.
— Нужна не политика, а — культура, нужны сначала
знания, потом деяния, а не наоборот, как принято у нас. Да. Если вы не будете пить водку и сумеете выбрать себе хорошую жену — всё пойдёт прекрасно. Табак курить тоже не надо. И читайте хорошие
книги. Больше всего читайте Толстого, но — будьте осторожны! Когда он говорит: не насильничайте, не обижайте друг друга — это верно, это — голос настоящей христианской культуры, это надо принять и помнить.
Наука не в школах. В школах — чопорное тупоумие невежд. Наука в
книгах и в личном самостоятельном труде над приобретением
знаний из
книг и из жизни, а не из школы, где никогда со времени изобретения книгопечатания не оставалось из науки ничего, кроме плесени.
Общее содержание отрицательного богословия, развиваемого преимущественно в первой и отчасти во второй
книге «De divisione naturae», основного трактата Эриугены, последний определяет так: в нем выясняется, что «Бога Ничто из всего, что существует и чего не существует, не выражает в Его сущности, что и сам Он совершенно не знает, что Он есть, ибо Он никоим образом не может быть определяем по величине или свойству, ибо ничто не подходит к Нему и сам Он ничем не постигается, и что сам Он в том, что существует и не существует, собственно говоря, не выражается в самом себе, — род незнания, превосходящий всякое
знание и понимание»***.
Но особенно характерно в этом отношении известное место 6‑й
книги «Государства» о благе: «так это, доставляющее истинность познаваемому и дающее силу познающему, называй идеей блага, причиной
знания и истины, поскольку она познается умом.
«Высшие миры», которых достигать учит «духовное
знание», строго говоря, есть наш же собственный мир, воспринимаемый лишь более широко и глубоко; и как бы далеко ни пошли мы в таком познании, как бы высоко ни поднялись по лестнице «посвящений», все же оно остается в пределах нашего мира, ему имманентно [Эта мысль находит ясное выражение в
книге Эмиля Метнера.
Увы! хотя все и учились в морском корпусе и у «англичанина», и у «француза», но
знания их оказались самыми печальными: ни один не мог прочитать английской
книги, и двое с грехом пополам знали французский язык.
— Эти
книги теперь очень редки, — заметила Марья Ивановна. — Иные можно купить разве на вес золота, а пожалуй, и дороже. А иных и совсем нельзя отыскать. Сам Бог их послал тебе… Вижу перст Божий… Святый дух своею благостью, видимо, ведет тебя на путь истинного
знания, к дверям истинной веры… Блюди же светильник, как мудрая дева, не угашай его в ожидании небесного жениха.
С эпохи Ренессанса люди начали думать, что мысль,
знание, наука и литература, печатание
книг имеют огромное, главенствующее значение.
Его уход был огромная потеря для этой первой немецкой сцены. Кто читал его
книгу, посвященную истории Бург-театра, тот знает, сколько он вложил любви, энергии,
знаний и уменья в жизнь его. Характером он отличался стойким, крутоватым; но труппа все-таки любила его и безусловно подчинялась его непререкаемому авторитету.
Леонтина Робертовна, сама не особенно сведущая в разных науках, добросовестно, однако, передавала своей ученице, к которой она привязалась всем своим пылким стародевственным сердцем, скудный запас своих
знаний, научила ее практике французского языка и давала для чтения
книги из своей маленькой библиотеки.
Из этих
книг молодая девушка не могла почерпнуть ни малейшего
знания жизни, не могла она почерпнуть их и из бесед со своей воспитательницей, идеалисткой чистейшей воды, а лишь вынесла несомненную склонность к мистицизму, идею о сладости героических самопожертвований, так как любимыми героинями m-lle Дюран были, с одной стороны, Иоанна Д'Арк, а с другой — героиня современных событий во Франции, «святая мученица» — как называла ее Леонтина Робертовна — Шарлотта Корде.
Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много
книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в
знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.